Труд при коммунизме.

Многие граждане, размышляющие о сути коммунистического общества (например, тут), как не странно, уделяют основное внимание многим малозначимым деталям (как, например, символике или «патриотическому воспитанию», которое почему-то относят к признакам коммунизма). И при этом упускают из рассмотрения базовые понятия – например такие, как отчуждение труда. В результате этого коммунизм в их представлении, как  система, теряет свою целостность, распадаясь на ряд малосвязанных подсистем,  приобретая вид некоего подобия волшебной сказки с молочными реками и кисельными берегами. Которая абсолютно отличается от той модели общества, которая была предложена основоположниками, и которая становится не отличимой от бесчисленного количества иных произвольных «моделей развития», от православной монархии до трансгуманизма.

Но это не так. Коммунизм – это целостная модель, опирающаяся на объективные законы развития общества. И именно этим он и ценен. В отличие от иных вариантов развития он построен на основании диалектического понимания мира, позволяющего выявить наиболее оптимальные пути движения вперед, исключая перебор бесконечного количества вариантов. Именно так работает ТРИЗ в решении технических задач. И именно это позволило Марксу сделать тот самый прогноз, что уже более ста лет является напоминанием хозяевам мира о том, что их власть не бесконечна.

Но как не странно, для большинства людей левых взглядов при полном ими принятии идеи коммунизма отсутствует понимание этой целостности. В результате они попадают в весьма неприятное положение, когда становится необходимым отвечать на «каверзные вопросы», касающиеся того, как будет устроен новый мир, не говоря уж о том, что они оказываются неспособными сделать верные шаги, ведущие к его построению. Одним из якобы «неудобных вопросов» является вопрос о мотивации труда. Это, как можно подумать, рай для антикоммунизма. В самом деле, если в новом обществе будут отсутствовать экономические или иные механизмы принуждения людей к труду, то станет ли вообще возможным труд, как таковой? Сейчас к этому прибавились еще и утверждения о том, что построенном в СССР социализме именно слабая мотивация людей к труду послужила причиной случившегося с ним кризиса. В результате подобная ситуация вроде свидетельствует об необоснованности основных принципов построения коммунистического общества, и о противоречии их «естественному порядку вещей».

На самом деле, «каверзность» этого вопроса проистекает из одного, сделанного во время его допущения. Которое, на самом деле, переворачивает все с ног на голову. Это допущение состоит в том, что под трудом при коммунизме подразумевается в общем, тот же вид деятельности, что и теперь. Подобное , впрочем, относится не только к труду, но и к прочим особенностям бесклассового общества –  в него практически полностью переносятся современные реалии и из этого делаются выводы о возможности или невозможности данного строя. Разумеется, в основном показывается невозможность – что естественно, потому что эти переносимые реалии завязаны на конкретные исторические условия. Вернее, они производятся ими. И такие общественные институты, как семья или, скажем, образование сейчас существуют применительно только к общей структуре современного общества. Еще лет сто они достаточно сильно отличались от нынешних, а лет пятьсот-тысячу назад имели совершенно иную форму. Так что допущение о существовании неизменных структур недопустимо.

Но если допустить, что идет изменение тех или иных явлений, то тогда вопрос о том, чем будет стимулироваться труд при коммунизме становится бессмысленным. Ясное дело, никак, потому что труда в современном виде там не будет. Речь идет об том отчужденном труде, который имеет в виду современный человек, употребляя это понятие. На самом деле, понятие отчужденного труда настолько прочно вплетено в наши представления, что иного и не мыслится. Современный человек четко отделяет рабочее время, когда он «работает», т.е. осуществляет трудовую деятельность от личного времени, которое он посвящает всему остальному. Впрочем, это явление не новое.

Еще Маркс в свое время писал

:«В чем же заключается отчуждение труда? Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это – принудительный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде. Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. Внешний труд, труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, самоистязание. И, наконец, внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому. Подобно тому как в религии самодеятельность человеческой фантазии, человеческого мозга и человеческого сердца воздействует на индивидуума независимо от него самого, т.е. в качестве какой-то чужой деятельности, божественной или дьявольской, так и деятельность рабочего не есть его самодеятельность. Она принадлежит другому, она есть утрата рабочим самого себя.
В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций – при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., – а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному?
Правда, еда, питье, половой акт и т.д. тоже суть подлинно человеческие функции. Но в абстракции, отрывающей их от круга прочей человеческой деятельности и превращающей их в последние и единственные конечные цели, они носят животный характер.»

То есть уже в то время двойственность человеческой деятельности была видна. С одной стороны, отчужденная работа «на дядю» для обеспечивания возможности существования. Время, которое просто выброшено из жизни и ненавистно каждому работающему так, что он прилагает все усилия для того, чтобы уменьшить ее количество. С другой – вещи, находящиеся вне ее – еда, питье, жилище, половой акт, наконец, которые и составляют для человека собственно жизнь. И терпеть первое он согласен только из-за того, что оно нужно для осуществления второго. 

Более чем столетний период мало что изменил. Труд на работе до сих пор является неким Молохом, пожирающим драгоценное время, с которым надо бороться и которым по доброй воле вряд ли кто будет заниматься. Все разработки в организации труда, все тренинги и психологические практики направлены только на одно – на то, чтобы уменьшить отвратительность этого Молоха, загримировать его во что-то человеческое. Но тщетно – сколько бы не твердили про корпоративный дух и верность фирме – все равно, стоит ослабить давление, и человек стремиться выскользнуть из его объятий. Куда – в свою личную жизнь. В это самое – еду, питье, жилище и половой акт. В таком мире, разумеется, никакой нестимулированный труд невозможен и для того, чтобы люди делали что-то на производстве, их надо жестко стимулировать (стимул, кстати, изначально – палка для скота) – экономически (голодом) или неэкономически (насилием).

Но коммунизм, как таковой есть по умолчанию мир, где снято отчуждение труда. В нем человек перестает быть безликим винтиком на производстве, а становится полноправным соучастником трудового процесса.Это – базовый, необходимый признак коммунизма, если его нет, то о коммунизме говорить нет смысла. Как этого достичь – отдельный вопрос, но если это достигнуто, то мотивация к труду меняется. Вместо исполнителя воли элиты работник превращается в человека, осуществляющего свою волю, работающего ради своих целей. В таком случае вопрос о стимулировании снимается, как таковой – вместо выброшенного из жизни времени, в который работник загнал палкой стимулирования он обретает время, в которое он осуществляет свои задачи, те самые, что ранее локализовались в тех самых полуживотных функциях.

Разумеется, поэтому основной вопрос коммунизма состоит в том, можно ли построить подобную, неотчужденную систему. Во времена Маркса он имел весьма умозрительный ответ,  согласно которому после достижения полного отчуждения труда при капитализме единственный путь движения цивилизации состоит в его ликвидации. Но теперь мы имеем еще и «натурный эксперимент», тот самый СССР, в котором, по мнению антисоветчиков, имела место слабая стимуляция людей к труду.

На самом деле, это не так, говорить о какой-то особенно слабой стимуляции не имеет смысл, так как производительность труда была, конечно ниже, нежели в развитых странах, но ниже не критично. Кроме того, та самая производительность определяется не столько интенсивностью труда, как такового, а степенью модернизированности производства, а она в СССР была ниже, нежели в развитых странах. Следствие «низкого старта», как такового, плюс пережитая страшнейшая Война. Но это отставание, как таковое, сокращалось и если бы подобная тенденция продолжалась и дальше, то рано или поздно СССР сократил бы свое  отставание. Но все это, как не странно, не главное.

Главное состоит в том, что приравнивание труда в СССР напрямую к труду при коммунизме невозможно. В СССР имел место все тот же отчужденный труд, что и во всем мире. Рабочие так же выполняли абстрактные действия («выточить сто заготовок») ради получения зарплаты.

Практически. Но не совсем. Во первых, ликвидация частной собственности на средства производства, произошедшее в начале становления страны существенно понизило степень отчуждения, ликвидировав мощнейший механизм его производства. Да, начальство, как таковое, осталось, и работник так же был обязан следовать его приказам, но сама сущность начальства, как механизма передачи воли хозяев к исполнителям была снята, вместо этого оно выполняло роль реализации воли самих работников. Начальство десакрализировалось, оно перестало служить священной воли собственника, и само потеряло священное значение. Это стало понятно только теперь, когда начальник вновь стал полубожественной фигурой, вольной казнить или миловать, опираясь на некую всевышнюю волю. Тогда он становился всего лишь фигурой в производственном процессе, пусть и высокого ранга. Разумеется, в связи с инерцией мышления, этот процесс был очень долгим, но тем не менее, он шел. Это означало, что общественные подсистемы, связанные с собственническим обществом, постепенно теряют значения, заменяются на иные, имеющие отношение к новому обществу.

На самом деле, советский социализм представлял собой смесь подсистем разных формаций, и, несмотря на то, что большинство их относилось все-таки к господствующему в мире капитализму, были и те, что относились к новому, коммунистическому обществу. Это проявлялось в том, что помимо стремления к получению зарплаты советские работники могли иметь и другую мотивацию к выполнению своей работы. Пресловутый «Понедельник начинается в Субботу» братьев Стругацких аллегорически описывает некий НИИЧАВО – собирательный образ советского НИИ (прообразом которого была Пулковская обсерватория), в котором люди работают не ради зарплат и премий, а ради самого рабочего процесса.

Отношение к труду, описанное в «Понедельнике», по воспоминаниям очевидцев, было широко распространено среди ученых и инженеров. Потребность в решении сложных задач является ИМХО реальной потребностью разума, как такового, и она действует гораздо более сильно, нежели потребность получать зарплату. Более того, подобный «стимул» работает именно на решение поставленных проблем, как таковых, не требую наличия репрессивной системы, которая бы заставляла работников делать то, что нужно, а не искать обходные пути к долгожданному доходу. Именно поэтому советская наука и наукоемкая промышленность, например космическая, продемонстрировали в свое время чудеса эффективности, позволив стране в кратчайшие сроки и с минимальными (относительно соперников) расходами создать сложнейшие системы. Причем, зачастую эти новые отношения выходили за пределы, собственно, ученых и инженерно-технического персонала, включая в себя и рабочих. Впрочем, в данных отраслях промышленности деление на рабочих и ИТР становилось все более условным – инженер не считал зазорным брать в руки паяльник или напильник, рабочие же, в свою очередь, вполне могли решать задачи инженерного уровня, создавая конструкцию по набросанному «от руки» эскизу.

Впрочем, подобного рода работа отличалась одной важной особенностью. Это – практически «видимый» работником цикл производства. Создание сложных систем оказалось невозможно «классическим» образом, с расчленением цикла на множество несвязанных операций, и нормой являлось присутствие разработчиков на стадии испытания готового изделия. Данный аспект хорошо показывает важность иного, по отношению со стандартным индустриальным, подхода к работе. Впрочем, и тогда, когда производство имело четко индустриальный вид, с конвейерным разделением операций, оставалось место для снижения отчуждения труда. Да, это снижение было много меньшим, нежели в случае НИИ/КБ, но тем не менее, рабочий чувствовал свою важность намного больше, нежели при чистом капитализме. Именно поэтому в СССР было так популярно изобретательско-рационализаторское движение, целью которого, во многом, было разрешение производственных проблем. Ценность его состояла в том, что зачастую рабочие, знающие производство непосредственно, могли гораздо их решить гораздо лучшим способом, нежели отчужденные специалисты. И неслучайно, с наступлением рыночных отношений это движение, практически, сошло на нет.

Таким образом, в СССР можно найти вполне четкое подтверждение того, что при снижении отчуждения труда повышается его привлекательность, как таковая. И чем сильнее было это снижение, тем сильнее росла эта привлекательность. При этом, можно заметить, речь шла не только о чисто «интеллектуальном труде», который, как принято считать сейчас, еще может иметь какую-либо «чистую» интересность. Зачастую речь шла о тяжелом, физическом труде, как например труд геолога, который неожиданно стал популярен в стране в 1950-1960 годы. Или о работе по постройке новых городов и освоению новых земель, что материально не сильно увеличивали благосостояние (а, если честно, то и снижали, так как люди теряли «столичное снабжение», будь оно неладно). Но тем не менее, выбирая между «непыльными и доходными» и «романтичными» профессиями многие делали выбор в пользу последних. Это – реальность, и она означает то, что многие в СССР подошли к границе, за которой можно было увидеть коммунизм. Да, она не была перейдена, да, помимо тех, кто выбирал новое общество было много и тех, кто желал пролезть поближе к «кормушке», кто рвался в столицу и т.д. Но подобные тенденции есть и в любой обществе, важность СССР состоит как раз в том, что в нем достаточно сильно было именно обратное направление.

Кстати, после распада СССР и «возвращения к рынку» количество тех же изобретателей очень сильно сократилось (хотя прогнозировалось наоборот, их рост). Куда они исчезли? Разумеется, сами изобретатели остались, но смысл их изобретений всем меньше становится связан с реальным производством. Да и  в производстве сейчас все большее приобретает закрытость, следование коммерческой тайне и т.д. Пресловутые «технологии», которые, якобы, Россия должна получить с Запада, и которые должны кардинально изменить ее облик и сделать ее передовой страной. Но не изменили и не сделали.

Впрочем, это понятно – ведь вернулась частная собственность, мощнейший инструмент отчуждения, разделивший людей на хозяев и рабочих. И эта реальность требует иного отношения к труду, вытесняя пусть и слабо, но имевшиеся проявления труда неотчужденного. И, как следствие, усиливается роль аппарата управления, который вынужден выполнять помимо своих еще и контрольно-репрессивные функции, а проще, принуждать людей к труду и следить за тем, чтобы они именно работали, а не старались найти лазейки для увеличения своей зарплаты.

Но это означает, что опять усиливается деление на личное и рабочее время, что человеческие проявления вновь «выдавливаются» в область «полуживотных» функций, означающих потребление. Нынешний потребительский бум на самом деле есть не что иное, как следствие этого процесса. Лишенный возможности проявить себя в процессе труда, человек старается найти свое проявление вне его, выстраивая себе мир «еды, жилища и полового акта» (особенно последнего), гипертрофируя их значения и соглашаясь на любые ухудшения процесса труда ради развития этого мира. Таким образом, можно сказать, что система работает на усиление отчуждения.

Таким образом, разница между отчужденным и неотчужденным трудом приводит к абсолютно иному отношению человека к нему. И совершенно недопустимо, говоря о коммунизме, игнорировать это различие. Иначе дело так и сведется только к идее смены символики и повышению роли «патриотического воспитания». Но это –не коммунизм, а что-то совсем другое…